— Как его зовут? – спросил мой отец, опустившись на колени перед моим новым другом. Друг мой доедал сосиску и его совсем не интересовал мой родитель. Ровно, как и я. Еда – единственное, что было для него важнее всего на свете. Так было и потом. Он обожал сосиски и мог продать душу за толстые и холодные сардельки. Обжора, одним словом.
— Гоша, — представил я своего приятеля, — можно он будет с нами жить?
Отец тогда усмехнулся и потрепал нас обоих по голове. Мне было шесть лет, я притащил его с улицы, найдя у парадного. Мне он был необходим. И я понял, что получил отцовское согласие. Так Гоша стал моим другом, моим братом и моим самым настоящим товарищем.
Гоша был рядом со мной всё моё детство. Он видел, как родители бранят меня за плохие отметки, он плакал, когда мне делали уколы во время болезни, а потом ложился рядом и обнимал меня всю ночь, чтобы мне было не так страшно и больно. Я рассказывал ему свои секреты, не боясь, что о них узнает кто-то ещё. Обычно Гоша ничего не отвечал, но по его выражению лица я понимал, что делаю что-то не так. Или что делаю правильно. Когда правильно — тогда Гоша был равнодушен.
Он не любил гулять, довольствовался лишь окном. В его жизни окно заменяло телепередачи. Родители называли его пассивным обжорой, но иногда он выходил из себя и летал по комнате, точно метеорит. Он был мягким и тёплым.
Гоши не стало, когда мне было девятнадцать. Это была весна, когда я собрался переезжать в другой город. Он бы не поехал со мной, я знаю. И до сих пор виню себя, что способствовал его гибели. Ровно тогда закончилось моё детство.
За неделю до своей смерти Гоша, уже старый и больной, вышел на улицу впервые по своей воле. Рядом с ним с прогулки вернулся подросток, вшивый и грязный. Гоша вальяжно прошел по квартире, позвав его за собой.
— Что это ещё за черт, — всплеснула руками мать, но никто не мог перечить Гоше, никто не мог сломить его авторитет, тем более сейчас.
Все эти семь дней Гоша чувствовал себя отлично, даже один раз ловил солнечных зайчиков. Мы не спрашивали его, что за товарища он приволок с собой. Молча отмыли подростка и сводили к ветеринару. Почему-то все понимали, зачем Гоша делает это. Гоша разрешил ему есть из своей тарелки и согласился, что нового члена семьи будут звать Степаном. Гоша научил его тому, что знал сам, за одну неделю. Меня Гоша обходил стороной, и я сидел в своей комнате, отчаянно трепал в руках его старую детскую игрушку.
Накануне его смерти я не выдержал. Зарылся головой в его тело и рыдал, точно мальчишка, сжимая в руках его большую голову с несуразно огромными ушами. Гоша впивал в меня когти со всей силой, на которую был способен. Он смотрел на меня пристально, словно запоминал. Гоша умер у меня на руках.
Степан, которого Гоша «воспитал», был совсем другим. Было ясно, что ушедшего друга он мне не заменит. Но я оценил высокий поступок Гоши, когда Степан укусил меня за ногу, и я случайно назвал его именем своего старого друга.
В новый город мы отправились вдвоем. И Степан стал единственным напоминанием о моем детстве и о самом лучшем на свете товарище, который даже перед своей смертью думал о том, что он не может оставить меня одного.
Все, кто попадает к этому доктору — танцуют! Ответ на вопрос «Почему так происходит?», — Вас очень удивит!